Неточные совпадения
Лошадь не была еще готова, но,
чувствуя в себе особенное
напряжение физических сил и внимания к тому, что предстояло делать, чтобы не потерять ни одной минуты, он, не дожидаясь лошади, вышел пешком и приказал Кузьме догонять себя.
— Счет! — крикнул он и вышел в соседнюю залу, где тотчас же встретил знакомого адъютанта и вступил с ним в разговор об актрисе и ее содержателе. И тотчас же в разговоре с адъютантом Облонский
почувствовал облегчение и отдохновение от разговора с Левиным, который вызывал его всегда на слишком большое умственное и душевное
напряжение.
Наступило молчание. Она всё чертила мелом по столу. Глаза ее блестели тихим блеском. Подчиняясь ее настроению, он
чувствовал во всем существе своем всё усиливающееся
напряжение счастия.
Он
чувствовал, что, несмотря на всё
напряжение мысли, он не мог понять то, что было так.
Еще утром, едва проснувшись, он уже
почувствовал, что этот день начался в черных лучах. Он мрачно оделся, неохотно позавтракал, забыл прочитать газету и долго курил, погруженный в невыразимый мир бесцельного
напряжения; среди смутно возникающих слов бродили непризнанные желания, взаимно уничтожая себя равным усилием. Тогда он занялся делом.
Он выносил беспокойный труд с решительным
напряжением воли,
чувствуя, что ему становится все легче и легче по мере того, как суровый корабль вламывался в его организм, а неумение заменялось привычкой.
Клим не хотел, но не решился отказаться. С полчаса медленно кружились по дорожкам сада, говоря о незначительном, о пустяках. Клим
чувствовал странное
напряжение, как будто он, шагая по берегу глубокого ручья, искал, где удобнее перескочить через него. Из окна флигеля доносились аккорды рояля, вой виолончели, остренькие выкрики маленького музыканта. Вздыхал ветер, сгущая сумрак, казалось, что с деревьев сыплется теплая, синеватая пыль, окрашивая воздух все темнее.
«Осталась где-то вне действительности, живет бредовым прошлым», — думал он, выходя на улицу. С удивлением и даже недоверием к себе он вдруг
почувствовал, что десяток дней, прожитых вне Москвы, отодвинул его от этого города и от людей, подобных Татьяне, очень далеко. Это было странно и требовало анализа. Это как бы намекало, что при некотором
напряжении воли можно выйти из порочного круга действительности.
Он
чувствовал, что и его здоровый организм не устоит, если продлятся еще месяцы этого
напряжения ума, воли, нерв. Он понял, — что было чуждо ему доселе, — как тратятся силы в этих скрытых от глаз борьбах души со страстью, как ложатся на сердце неизлечимые раны без крови, но порождают стоны, как уходит и жизнь.
Я слушал с
напряжением. Выступало убеждение, направление всей жизни. Эти «тысяча человек» так рельефно выдавали его! Я
чувствовал, что экспансивность его со мной шла из какого-то внешнего потрясения. Он говорил мне все эти горячие речи, любя меня; но причина, почему он стал вдруг говорить и почему так пожелал именно со мной говорить, мне все еще оставалась неизвестною.
Фрегат шел, накренясь на левую сторону, и от
напряжения слегка судорожно вздрагивал: под ногами
чувствуешь точно что-нибудь живое, какие-то натянутые жилы, которые ежеминутно готовы разорваться от усилия.
Он был в мучительном
напряжении и беспокойстве и в то же самое время
чувствовал необыкновенную потребность уединения.
Странного рода чувства его волновали: в продолжение всего предыдущего разговора ему ужасно хотелось поспорить с Белавиным и, если возможно, взять нотой выше его; но — увы! — при всем умственном
напряжении, он
чувствовал, что не может даже стать на равную с ним высоту воззрения.
В таком же положении находится средний человек нашего христианского мира. Он
чувствует, что всё то, что делается им самим и вокруг него, есть что-то нелепое, безобразное, невозможное и противное его сознанию,
чувствует, что положение это становится всё мучительнее и мучительнее и дошло уже до последней степени
напряжения.
Но всего более угнетало Кожемякина отношение окуровцев к женщине, оно с печальной ясностью обличало в тёмных душах людей присутствие чего-то страшного, что — он
чувствовал незаметно прилеплялось и к его душе грязным, ядовитым пятном, вызывая соблазнительные, тревожные мысли и стыдное, болезненное
напряжение в теле.
Не то, чтоб ему было страшно, но он
чувствовал, что другому на его месте могло быть страшно, и, с особенным
напряжением вглядываясь в туманный, сырой лес, вслушиваясь в редкие слабые звуки, перехватывал ружье и испытывал приятное и новое для него чувство.
Иванов. Вижу, тонко ты понимаешь жизнь! Мое нытье внушает тебе благоговейный страх, ты воображаешь, что обрела во мне второго Гамлета, а, по-моему, эта моя психопатия, со всеми ее аксессуарами, может служить хорошим материалом только для смеха и больше ничего! Надо бы хохотать до упаду над моим кривляньем, а ты — караул! Спасать, совершать подвиг! Ах, как я зол сегодня на себя!
Чувствую, что сегодняшнее мое
напряжение разрешится чем-нибудь… Или я сломаю что-нибудь, или…
Чувствуешь, что она, наконец, устает, истощается в вечном
напряжении эта неистощимая фантазия, потому что ведь мужаешь, выживаешь из прежних своих идеалов: они разбиваются в пыль, в обломки; если ж нет другой жизни, так приходится строить ее из этих же обломков.
Эгоизм и легкомыслие юности не позволяли ему видеть, с каким
напряжением сил, с какой хитростью мать вела хозяйство, еще менее
чувствовал это его брат, тяжелый, молчаливый гимназист.
Постепенно увеличивая ход и пробегая вдоль трибуны, Изумруд
чувствовал, как тысяча глаз неотступно провожала его, и он ясно понимал, что эти глаза ждут от него быстрых движений, полного
напряжения сил, могучего биения сердца, — и это понимание сообщало его мускулам и счастливую легкость, и кокетливую сжатость.
Страх пополз через черные окна в комнату, и Коротков, стараясь не глядеть в них, закрыл их шторами. Но от этого не полегчало. Двойное лицо, то обрастая бородой, то внезапно обриваясь, выплывало по временам из углов, сверкая зеленоватыми глазами. Наконец Коротков не выдержал и,
чувствуя, что мозг его хочет треснуть от
напряжения, тихонечко заплакал.
В большом
напряжении чувства мы пережили рождественские праздники и, зайдя за крещеньев день, стали
чувствовать, что нашей унылости как будто брезжится край. И почувствовалось это по весьма неважному и даже незначительному обстоятельству: отец спросил старосту...
Мы созерцаем страдания и гибель Прометея или Эдипа, и это созерцание вырывает нас из нашего оргиастического самоуничтожения; частная картина мук гибнущего героя заслоняет от нас общность того, что нас заставила
почувствовать дионисическая музыка: там, где прежде мы как бы слышали глухие вздохи из самого средоточия бытия, где, казалось, мы должны были погибнуть в судорожном
напряжении всех чувств, и лишь немногое еще связывало нас с этим существованием, — там мы теперь видим и слышим только страдания и стоны данных героев — Прометеев, Эдипов.
Я лег вчера спать еще до ужина. Сегодня проснулся рано. Отдернул занавески, раскрыл окно. Небо чистое и синее, солнце горячим светом заливает еще мокрый от дождя сад; на липах распустились первые цветки, и в свежем ветерке слабо чувствуется их запах; все кругом весело поет и чирикает… На душе ни следа вчерашнего. Грудь глубоко дышит, хочется
напряжения, мускульной работы,
чувствуешь себя бодрым и крепким.
Они говорили долго и горячо. Губы Дмитрия не улыбались всегдашнею его тайною улыбкою, глубоко в глазах была просветленная печаль и серьезность. Катя страстно старалась вложить в его безвольную душу все
напряжение своей воли, но
чувствовала, — крепкая стенка огораживает его душу, и этой стенки она не может пробить.
И когда яростное
напряжение души схватилось за этот исход, Серафима
почувствовала, как вдруг всю ее точно сжало в комок, и она застыла в сладострастье кровавой расплаты.
Мне передается
напряжение царя Бориса и других артистов, и, забыв все, я перевоплощаюсь, ухожу в далекое прошлое России…
Чувствую по глазам Ольги, что и с ней то же.
Организм, в который будет введен яд возбуждения, и притом яд смертельный, разрушаясь, вызовет, несомненно,
напряжение всех последних жизненных сил исключительно для наслаждения. Инстинктивно
чувствуя смерть, женщина постарается взять в последние минуты от жизни все. И участником этого последнего жизненного пира красавицы будет он.
Он
почувствовал, что то
напряжение нервных сил, в состоянии которого он находился несколько часов, сразу исчезло.
Она протянула ему руку и придержала ее. Лука Иванович опять
почувствовал в этой горячей руке нервное какое-то дрожание и поглядел в лицо своей собеседнице. Лицо было красно, точно его изнутри подогревали. Глаза, окруженные большими веками, тревожно вспыхивали. Во всем ее тощем теле ясно было
напряжение, передававшееся физически в рукопожатии.
Пьер, как это бòльшею частью бывает,
почувствовал всю тяжесть физических лишений и
напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти
напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел, и на третий день своего приезда, в то время как, он собрался в Киев, заболел и пролежал в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он всё-таки выздоровел.